Авторы коллективного письма «молодых кинематографистов» блещут знанием советских штампов, но не могут похвастаться умением их употреблять На тренингах по написанию новостных текстов для радио и телевидения есть такое хорошее упражнение: один читает составленное им сообщение, а другой после этого пытается его пересказать. Если ничего не получается и не запомнилось ни одной детали, это значит, что текст не годится, коммуникативная задача донести информацию до аудитории провалена.

Если вы попробуете пересказать «письмо молодых кинематографистов», вас тоже ждет провал. Именно по той же самой причине: не сумел этот коллективной автор (ни одной фамилии, кстати, пока так никто и не узнал) выполнить поставленную перед ним задачу и донести то, что задумывалось.

Молодые кинематографисты написали Никите Михалкову открытое письмо с целью, как они заявляют, «привлечь внимание к ситуации, сложившейся в нашей молодой и развивающейся среде». Письмо было зачитано на «круглом столе» в рамках Московского молодежного кинофестиваля «Будем жить!», а затем опубликовано на сайте Союза кинематографистов РФ.

Все, конечно, ахают и охают, отмечая ожившие в интерьере современной эпохи советские штампы: откуда, мол, молодые студенты понабрались выражений типа «в свете решений пленума» и до чего же сильна у нас генетическая память.

Но я, пожалуй, с этим не соглашусь. Нет, советские штампы и идеологемы — не самое удивительное в этом письме. Удивительно их неумелое и абсолютно беспорядочное использование.

Если внимательно почитать подметные письма советской поры, можно убедиться в том, что все они а) очень четко структурированы, так что сразу понятно, от чего и к чему идет автор; б) очень конкретны — с указанием фамилий, произведений и даже приемов, используемых в этих произведениях. Почитайте хотя бы знаменитое «Рагу из синей птицы» — письмо деятелей культуры из Красноярска, требовавших запрета рок-группы «Машина времени» — вы все поймете.

Нынешнее письмо анонимных «студентов-кинодеятелей» напоминает, как сказала бы мама дяди Фёдора, передачу «Что? Где? Когда?»: непонятно, что где находится и когда все это кончится (до конца некоторых предложений в процессе чтения действительно трудно дожить).

Чтобы хотя бы немного приблизиться к пониманию того, о чем в нем, собственно, идет речь, вам придется испытать это сомнительное удовольствие несколько раз. «В сумрачном лесу» смыслов читатель оказывается даже не дойдя до середины — прямо во втором абзаце: «В последнее время мы все чаще становимся свидетелями тенденций, наметившихся в наших образовательных и фестивальных структурах, способствующих пропаганде и распространению кинематографических произведений, несущих безнравственность и пошлость, вызывающих отвращение к нашему кинематографу, народу и всему Отечеству, произведений, выполненных без какого либо понимания профессии и осознания социальной ответственности перед обществом».

Пять причастных оборотов, нанизанных друг на друга, словно родительные падежи Леонида Ильича, не дают расслабиться. Кто несет безнравственность и пошлость — тенденции или «образовательные и фестивальные структуры»? А кто/что вызывает отвращение? Главное, у кого вызывает? Закрадывается мысль, а не испытали ли поневоле и сами авторы письма отвращение к Отечеству? Ведь можно прочесть и так. Орфографию, стилистику и пунктуацию оставим в стороне — это на фоне полной коммуникативной беспомощности оказывается проблемой вторичной.

«Многие авторы, — говорится в письме, — особенно это касается документального кино, открыто издеваются над больными и убогими героями своих фильмов». Сразу вопросы: какие авторы, каких фильмов, как именно издеваются? Опять непонятно.

«Подобные произведения, непрофессионально сделанные с точки зрения основных кинематографических специальностей…» — продолжают авторы, видимо, не осознавая, как повисает в воздухе слово «подобные», потому что объекта сравнения не было и нет. Что там непрофессионально сделано, также не поясняется.

Самое удивительное, что прилагательное «конкретный» в лексиконе подписантов присутствует. «Казалось бы, это дело конкретных авторов». Но самой конкретизации при этом нет.

Что за организаторы фестивалей отдают авторам «нехороших» фильмов лучшие площадки?

Что за недоумевающие зрители покидают зал? В каких конкретно фильмах они слышат «трехэтажный мат» в исполнении бомжей? Который, кстати, «льется с экрана». А вы говорите, советские штампы — видите, как умело сломано нерушимое «льется песня»!

Каким «этим же фильмам» достаются потом все призы? Указательное местоимение, которому не на что указать, — очевидно, это тоже ноу-хау.

Кто такие «модные педагоги», «известные мастера и продюсеры» и «лица, сидящие на важных постах»?

Далее авторы опять аж два раза используют слово «конкретный», упоминая некоего «конкретного человека», от которого все зависит, и «конкретных функционеров от кино». К этому моменту письмо уже напоминает случайно затянувший низкопробный детектив, который жалко бросить, так и не узнав, кто все-таки убийца.

Наконец, какие «такие» упомянутые явления «окончательно разрушают культурные основы нашего общества»? Неужели авторитетные жюри, о которых говорится в предыдущем предложении?

Словом, перед нами вовсе не подметное письмо советского образца. Перед нами нечто вроде шаблона, который можно, слегка видоизменяя, использовать в любой ситуации, хоть о качестве сосисок в московских ларьках писать. Впрочем, писатели пустот не забывают об украшениях. Чего стоит один «некрофагистский аппетит европейцев», который мы (кто, как?) ублажаем.

Вывод тут только один. И он очень похож на тот, что я уже делала, анализируя текст фильма НТВ «Анатомия протеста». Генетическая память, конечно, жива, но действует она избирательно. Советские приемы в наличии, аппаратура, как говорится, «при нем». Но когда возникает вопрос о том, как и куда эти приемы пристраивать, память подводит. Вот и получается стиль под названием «пожар в борделе» (не помню, от кого услышала это меткое выражение): схватили все «красивое», что нашли. И к кому в таком виде являться, не очень понятно.

А главное, акт коммуникации провален. Означает это только одно, и это «одно» не очень приятно. Те, кому адресуют подобные тексты-шаблоны, могут истолковывать их так, как сами считают нужным. И в пустые окошки трафарета вставлять недостающие «конкретные» произведения и «конкретных» авторов по своему усмотрению.