10 (23) мая 1905 года казнили Ивана Каляева, убийцу генерал-губернатора Москвы

5 ноября 2010 года умер Александр Меленберг. Постоянный автор «Новой», журналист, историк, учитель. У него было много планов — в их числе выпуск книги под рабочим названием «История России. Фрагменты». К счастью, некоторые главы были закончены.

Сто с лишним лет назад у подданных Российской империи периодически захватывало дух от длинной серии громких политических убийств, совершаемых членами Боевой организации партии социалистов-революционеров. Наиболее дерзкое из них произошло 4 февраля 1905 года. В этот день недоучившийся студент Московского, потом Петербургского университетов, участник теракта 15 июля 1904 года против министра внутренних дел В.К. Плеве, Иван Каляев бросил взрывное устройство в карету великого князя Сергея Александровича.

Иван Платонович Каляев (1877–1905), партийные клички — Поэт, Янек — являлся, пожалуй, самой яркой, в какой-то мере даже обаятельной личностью среди эсеров-террористов ХХ века. Он родился в Варшаве в семье русского полицейского и разорившейся польской дворянки. Исключенный из университета за активное участие в студенческих беспорядках, сотрудничал в газетах, писал стихи, был знаком с Брюсовым, Ремизовым… Отбыв ссылку, уехал за границу, где примкнул к Боевой организации.

Надо отдать должное аналитическим способностям эсеров — они безупречно выбирали объекты для своих актов возмездия. К началу ХХ столетия старый порядок уже заметно выцвел, утратил историческое содержание, находился в глубоком кризисе. Романовская элита, закостенелая, неповоротливая, коррумпированная, была не в состоянии сколь-нибудь эффективно управлять государством. В ее среде оставалось лишь несколько прагматиков, жестких консерваторов, способных удерживать трон на заданной высоте. Ликвидация этих фигур, по мысли эсеровских лидеров, ввергла бы самодержавие в необратимый штопор.

Были физически устранены министры Боголепов, Сипягин, Плеве. С ноября 1904 года группа боевиков во главе с Борисом Савинковым (Иван Каляев, Борис Моисеенко, Дора Бриллиант, Петр Куликовский) готовила покушение на генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича.

Эсеры-террористы считали себя прямыми продолжателями дела народовольцев. Даже заимствовали у них технологию терактов. За четверть века жизнь ушла вперед, и резоннее было бы использовать новейшие достижения взрывотехники или просто пулемет на крыше. Но эсеровские боевики оставили прежний, самый рискованный способ ручного метания самодельных бомб. Этот способ практически не оставлял шансов выжить самому метальщику.

Позднее в этом выборе увидели сознательное принесение себя в жертву. Искупление собственной смертью греха человекоубийства. Догматику эсеровского христианского социализма — вместо прежнего «Не убий!» новая заповедь «новой церкви» — «Убивший, да убьет себя!».

Увидели в эсеровском выборе и традиционный русский нигилизм, сравнив Боевую организацию с толком старообрядцев-самосожженцев. Своеобразное продолжение борьбы той, аввакумовской «параллельной России».

Добавлю, что именно Романовы, начиная с Алексея Михайловича, жесточайшим образом преследовали эту параллельную Россию. В итоге Романовым все это и аукнулось — не из скитов и болот, а из императорских университетов восстали против них самосожженцы ХХ века.

Помимо собственного жертвоприношения Иван Каляев продемонстрировал еще одну грань загадочной души русского террориста.

Из воспоминаний Б. Савинкова:

«Следя за газетами, я прочел, что 2 февраля должен состояться в Большом театре спектакль в пользу склада Красного Креста, находившегося под покровительством великой княгини Елизаветы Федоровны. Великий князь не мог не посетить театра в этот день <…>

Дора Бриллиант остановилась на Никольской в гостинице «Славянский базар». Здесь, днем, 2 февраля, она приготовила две бомбы: одну для Каляева, другую для Куликовского. Было неизвестно, в котором часу великий князь поедет в театр. Мы решили поэтому ждать его от начала спектакля, т.е. приблизительно с 8 часов вечера. В 7 часов я пришел на Никольскую к «Славянскому базару», и в ту же минуту из подъезда показалась Дора Бриллиант, имея в руках завернутые в плед бомбы. Мы свернули с нею в Богоявленский переулок, развязали плед и положили бомбы в бывший со мной портфель. В Большом Черкасском переулке нас ожидал Моисеенко. Я сел к нему в сани и на Ильинке встретил Каляева. Я передал ему его бомбу и поехал к Куликовскому, ожидавшему меня на Варварке. В 7.30 вечера обе бомбы были переданы, и с 8 часов вечера Каляев стал на Воскресенской площади, у здания городской думы, а Куликовский в проезде Александровского сада. Таким образом, от Никольских ворот (Кремля. — А.М.) великому князю было только два пути в Большой театр — либо на Каляева, либо на Куликовского. И Каляев, и Куликовский были одеты крестьянами, в поддевках, картузах и высоких сапогах, бомбы их были завернуты в ситцевые платки. Дора Бриллиант вернулась к себе в гостиницу. Я назначил ей свидание, в случае неудачи, в 12 часов ночи, по окончании спектакля. Моисеенко уехал на извозчичий двор. Я прошел в Александровский сад и ждал там взрыва.

Был сильный мороз, подымалась вьюга. Каляев стоял в тени крыльца думы, на пустынной и темной площади. В начале девятого часа от Никольских ворот показалась карета великого князя. Каляев тотчас узнал ее по белым и ярким огням ее фонарей. Карета свернула на Воскресенскую площадь, и в темноте Каляеву показалось, что он узнает кучера Рудинкина, всегда возившего именно великого князя. Тогда, не колеблясь, Каляев бросился навстречу, наперерез карете. Он уже поднял руку, чтобы бросить снаряд. Но кроме великого князя Сергея он неожиданно увидал еще великую княгиню Елизавету и детей великого князя Павла — Марию и Дмитрия. Он опустил свою бомбу и отошел. Карета остановилась у подъезда Большого театра.

Каляев прошел в Александровский сад. Подойдя ко мне, он сказал:

— Я думаю, что я поступил правильно, разве можно убить детей?..

От волнения он не мог продолжать. Он понимал, как много он своей властью поставил на карту, пропустив такой единственный для убийства случай: он не только рискнул собой — он рискнул всей организацией. Его могли арестовать с бомбой в руках у кареты, и тогда покушение откладывалось бы надолго. Я сказал ему, однако, что не только не осуждаю, но и высоко ценю его поступок <…>

Было все-таки решено дождаться конца спектакля. Мы надеялись, что, быть может, великой княгине подадут ее карету, и великий князь уедет один…

К разъезду из театра Каляев, с бомбой в руках, подошел издали к карете великого князя. В карету сели опять великая княгиня и дети великого князя Павла. Каляев вернулся ко мне и передал мне свой снаряд. В 12 часов я встретился с Дорой и отдал ей обе бомбы. Она молча выслушала мой рассказ о случившемся. Окончив его, я спросил, считает ли она поступок Каляева и наше решение правильным.

Она опустила глаза: «Поэт поступил так, как должен был поступить». <…>

В тот морозный зимний вечер литература «золотого века» перемешалась с реальностью позднеромановской России. Иван Каляев — персонаж Достоевского без всякого участия Достоевского. Достопочтенный Федор Михайлович проглядывает даже в том, что в исторической перспективе Каляев подарил жизнь будущему убийце Распутина великому князю Дмитрию Павловичу и будущей королеве Швеции великой княгине Марии Павловне. И на тринадцать лет продлил жизнь весьма почитаемой современной православной церковью великой княгини Елизаветы Федоровны. Почитаемой во многом за благочестивую жизнь этих последних тринадцати лет.

Б. Савинков: «Зная привычки великого князя, мы пришли к заключению, что 3, 4 или 5 февраля он непременно поедет в генерал-губернаторский дом на Тверской…»

4 февраля, точно так же получив на Ильинке взрывное устройство, Каляев через Красную площадь направился к часовне Иверской Божьей Матери. Оттуда мимо Исторического музея медленно двинулся к Никольским воротам, вошел в Кремль, заметил двигавшуюся ему навстречу от великокняжеского дворца карету. У здания судебных присутствий встреча произошла. Великий князь ехал один…

На третий день после теракта Елизавета Федоровна посетила убийцу мужа в тюрьме. «Я буду молиться за вас» — лейтмотив посещения.

Из тюремного письма И. Каляева единомышленникам:

«Мы смотрели друг на друга, не скрою, с некоторым мистическим чувством, как двое смертных, которые остались в живых. Я — случайно, она — по воле организации, по моей воле…

И я, глядя на великую княгиню, не мог не видеть на ее лице благодарности, если не мне, то во всяком случае судьбе, за то, что она не погибла.

— Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас.

И я взял иконку.

Это было для меня символом признания с ее стороны моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяния ее совести за преступления великого князя.

— Моя совесть чиста, — повторил я, — мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, не только одну.

Великая княгиня встала, чтобы уйти. Я также встал. «Прощайте, — сказал я. — Повторяю, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я исполнил свой долг, и я его исполню до конца и вынесу все, что мне предстоит. Прощайте, потому что мы с вами больше не увидимся».

Молитва Каляева запечатлена в стихах, написанных еще в «мирный» период его жизни:

Христос, Христос! Слепит нас жизни мгла.
Ты нам открыл все небо, ночь рассеяв,
Но храм опять во власти фарисеев.
Мессии нет — Иудам нет числа…
Мы жить хотим! Над нами ночь висит.
О, неужель вновь нужно искупленье,
И только крест нам возвестит спасенье?..
Христос, Христос!.. Но все кругом молчит.

После оглашения приговора Иван Каляев отказался подать прошение о сохранении жизни. Хотя ему намекали, что благодаря хлопотам великой княгини царь подготовлен к положительной резолюции.

Каляев был повешен в Шлиссельбургской крепости 10 (23) мая 1905 года.