Дети во все времена играют в жизнь, отражая состояние нравов и общественную психологию. Нынешние события в Украине окрасили эти забавы в соответствующие тона.

Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана:
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
Детская считалочка

В известной детской считалочке меня долгие годы занимала загадочная фигура кровожадного месяца, который, едва выйдя из тумана, ведет себя как заправский террорист. И только из уникального энциклопедического словаря русского детства С.Б. Борисова, изданного непростительно малым тиражом (100 экземпляров), узнал, что считалочка появилась вскоре после войны. Поэтому совершенно естественно, что в ней первоначально фигурировал немец, который с годами трансформировался в желтый серп на бездонном темном небе, чей умиротворяющий свет настраивает на философский лад и совсем не несет угроз жителям подлунного мира.

Но месяц — это еще и временной отрезок обращения Луны вокруг Земли. В этом смысле месяц в самом деле может именоваться черным, символизирующим террористическую угрозу.

Для России таким черным месяцем стал сентябрь 2004 года, разделив ее новейшую историю на «до» и «после» Беслана. Боль была столь пронзительна, а трагедия гибели детей так велика, что оценить ее подлинный масштаб и далекоидущие последствия тогда не представлялось возможным. Потребовалась историческая дистанция, но многие признаки говорят о том, что и сегодня, спустя 10 лет, должные выводы не сделаны, а временной резерв на дальнейшее осмысление трагедии нам, похоже, не отпущен. Слишком стремительно нарастают угрозы и вызовы третьего тысячелетия. Горючий материал накапливается, воспламеняясь в памяти следующих поколений, впитывающих его в раннем детстве буквально с молоком матери, а градус горения постоянно поддерживается, в том числе и в ходе детских игр.

«Черный сентябрь» — это еще и название одной из арабских экстремистских организаций, полученное в память о страшных событиях сентября 1970 года, когда иорданские войска по приказу короля Хусейна уничтожили лагеря палестинских беженцев, не щадя ни женщин, ни детей. Общее количество жертв составило тогда более 20 тысяч человек. Мир не содрогнулся. Заметим, что акция не имела национальной или конфессиональной окраски. Арабы уничтожали арабов исходя из так называемой политической целесообразности, ликвидируя очаг напряженности на иорданской территории.

В сентябре 1972 года восемь палестинцев из отряда «Черный сентябрь» захватили в Мюнхене 11 членов олимпийской сборной Израиля. При неудачной попытке освобождения все заложники погибли. Израильские спецслужбы ответили акцией возмездия, уничтожив всех причастных к захвату заложников террористов. Но нигде, никому и никогда в истории еще не удавалось победить террор исключительно с помощью военной силы. Четыре поколения, вырастающие одно за другим в палатках беженцев, — идеальная среда для взращивания экстремизма в буквальном смысле слова с младых ногтей. Немецкая учительница, проработавшая не один год в лагерях палестинских беженцев, воспроизводит следующую картину детской игры: «В официально провозглашенный День гнева поставили пьесу, которая воспевает добровольцев-подрывников. Один маленький мальчик переодет самоубийцей-подрывником с взрывным мешочком на поясе. С криком: «Мы умираем во имя Бога!» — он срывает мешочек и валится на землю. Другие мальчики, которые держат израильские флаги, вместе с ним падают «насмерть». Они изображают жертвы: убитых евреев. Одна девочка кричит: «Поднимайте знамена на Священную войну!» Все дети младше 10 лет». Попробуйте после этого утверждать, что главный источник терроризма — мощное финансирование. Конечно, как гласит народная мудрость, деньги черта плясать заставят. Но помимо финансовых вливаний необходимы соответствующие условия, порождающие чувство безысходности и целенаправленное воспитание.

Для Америки, как известно, роковой датой стало 11 сентября 2001 года.

Когда случилась американская трагедия, телеканалы не преминули показать толпы ликующих демонстрантов в некоторых арабских странах, что как-то еще понятно, учитывая тяжелый груз накопившихся смертельных обид. Но и в отечестве нашем нашлось немало людей, даже не находивших нужным скрывать свое злорадство: «Так этим пиндосам и надо». А ведь к этому времени мы уже успели сполна испытать на себе весь ужас подобных бесчеловечных акций. Ну, разумеется, и тогда, и по сей день все еще действовали и действуют глубоко укорененные в сознании стереотипы советской пропаганды, включавшие непременный антиамериканизм. Но не только это. Помимо взращенной десятилетиями антипатии включились и другие психологические механизмы: боль и досада от утраченного статуса сверхдержавы, зависть к более успешному и удачливому игроку на геополитическом поле; удовлетворение тем, что ни одних нас преследуют беды и напасти. Но самое главное — это тревожное осознание очевидного факта: никакое благосостояние и технологическая оснащенность не спасают сегодня от угроз нового тысячелетия. Одним словом, налицо целый букет негативных ментальных эмоций, в основе которых обыкновенный групповой эгоизм, многократно усиленный печальными уроками прошлой жизни, окрашенной лагерным опытом с его жесткой установкой: «Умри ты сегодня, а я — завтра».

К сожалению, примеров такого рода реакций на «чужое» горе хватало. После того как в Израиле взорвали русскоязычную дискотеку, я оказался на московской встрече друзей и родных жертв того теракта с родственниками погибших в Каспийске. Это были родные души. Как они друг друга понимали! Но ко мне подходили израильские матери, потерявшие детей на дискотеке, они говорили: «Нам только жители Каспийска и сочувствуют, а остальные… В России многие говорят: хотели красивой жизни, сбежали в Израиль, теперь расхлебываете, так вам и надо!»

Необходимо отдавать себе полный отчет в том, что, сохраняя подобную лагерную психологию, трудно вылезти из капкана, в котором оказались на долгие годы.

И наступил наш черный сентябрь 2004 года, когда стало совсем страшно. Отчего так? Ведь и до Беслана ужасов хватало. Устроили избиение безвинных младенцев? Но это уже было в Буденновске. Цинично превратили светлый праздник в кровавую дьявольскую мессу? Но чем это отличается от захвата людей на Дубровке? Глубина и масштаб всех трех трагедий сопоставимы, что не оставляет сомнений, что родившееся именно в том сентябре ощущение безысходности не было связано напрямую лишь с возросшим количеством жертв. Здесь, по всей видимости, иное. Необходимо иметь мужество признать, что терроризм уже достиг своей первой, пока психологической, цели, поскольку повсеместное распространение получило чувство обреченности, ощущение полной невозможности как-то влиять на свою личную судьбу и тем более на судьбы государства. Именно тогда наметился поворот в массовом сознании.

Человек, чувствующий перед лицом нахлынувших бедствий и катастроф свое бессилие, охотно, и главное — добровольно, уступает властям свое исконно человеческое право выбора по совести в обмен на вожделенную безопасность. Так происходит отказ от свободы и одновременно полное освобождение от всякой личной ответственности. Обвинять в подобной ситуации только начальство — умственная и нравственная лень, рудимент рабской психологии. Таковы мы сами.

А дети как дети: во все времена у разных народов они играли и продолжают играть в жизнь. Другое дело, что в периоды смут и катастроф их игры приобретают зловещий оттенок, в полной мере отражая состояние нравов и общественную психологию.

Писательница О. Чайковская приводит любопытное свидетельство современника XVIII века, который в нашем сознании прочно закрепился как век Просвещения: «Из мемуаров Дмитрия Мертваго, четырнадцатилетним ребенком пережившим Пугачевщину, потерявшим отца и чудом спасшимся с двумя братьями. Семья Мертваго осталась жить в Аладыре…» Любопытно, в какие игры играли эти дети времен междоусобиц, — уж конечно, они играли в войну. Однажды та партия, начальником которой был Мертваго, поймала «лазутчика» враждебной стороны: «Я собрал начальников своей партии, — пишет Мертваго, — нарядил суд, который решил виновного повесить, и, как ни любил я этого мальчика, привел в исполнение приговор суда». На счастье, один из солдат гарнизона, проходя мимо, увидел происходящее. «И вовремя спас повешенного, который долго лежал без чувств»…Так отражалась гражданская война в сознании детей». (Чайковская О.В. Как любопытный скиф… Русский портрет и мемуаристика второй половины XVIII века. — М., 1990 г. С. 201.)

В известном фильме «Комиссар», повествующем о другой гражданской войне, маленькие дети еврейского местечка играют в погром: обмазываются грязью, разрывают подушки, а в довершение — вешают куклу.

Для полноты картины стоит в наши дни побывать в городе Чердынь Пермской области, где единственным градообразующим предприятием является лагерь для заключенных. Нетрудно догадаться, во что там играют дети. В конвой! Строят друг друга и водят колонной.

Нынешние события в Украине немедленно окрасили детские игры в соответствующие тона. Главный редактор журнала «Педагогическая техника» профессор А. Остапенко свидетельствует:

«…Получил электронное письмо от однокурсницы, которая работает обычной сельской учительницей в малюсенькой украинской сельской школе в полтавской области. Вот фрагмент из него.

«Прости, в связи с известными событиями зарплату задержали, и интернет не был оплачен. Ситуация в стране выглядит плачевно: оппозиция делит портфели, «ленины» падают. И все это гордо демонстрируют на всех каналах.

В обществе — хаос и безвластие. На местах — бардак. Всплыло все далеко не лучшее на поверхность. Сегодня подожгли пластиковую дверь в районной школе и выбили несколько огромных окон. Зачем? Кто? Возможно, и детвора. Но причина-то ясна: чувствуют безнаказанность. А что? Взрослые завалили памятник Ленину, и это хорошо — а мы школу подожжем.

Сегодня захожу к первоклашкам. А они все с линейками на ковре, имитируют стрельбу друг в друга и падают, изображая убитых, — играют «в Майдан». А шестиклассники играют «в Верховную раду»: спорят, кричат, дерутся».

Так происходит ранняя стихийная коллективная социализация детей, гораздо более действенная по механизмам влияния и отдаленным последствиям, определяющим стереотипы поведения и спонтанные реакции взрослых людей, нежели наше (учителей и родителей) прямое непосредственное педагогическое воздействие.

Еще в 70-е годы прошлого века замечательный социолог И.С. Кон сетовал на то, что особенно плохо обстоит дело с историей русского детства; он обнаружил, что этим никто не занимался всерьез с дореволюционных времен. Аналогичная ситуация с украинским и палестинским детством. А жаль. Психологи хорошо знают, как тяжело изживаются детские страхи и фобии. Везде, где взрослые играют в игры, руководствуясь преимущественно пацанским поведением, — страны и народы попадают в замкнутый круг эскалации взаимной ненависти. Ждать от них адекватных действий не приходится.<…>

Неадекватность привычно инфантильных ответов новым угрозам и вызовам времени — главный фактор нарастающей тревоги. Отсюда главная цель, если угодно, педагогическая сверхзадача — сделать все возможное для нашего всеобщего взросления, предполагающего излечение родовых исторических травм, изживание детских страхов и фобий, научение различению между играми, в какие бы внешне привлекательные формы они ни облекались, и суровой действительностью, требующей мужественных ответов на поставленные вопросы. Отпущено ли нам необходимое время для обучения? Не знаю. Сегодня, когда на дворе май и дети готовятся к выпускным экзаменам, хочется надеяться на лучшее. Но лето пролетает быстро, и наступает сентябрь. Каким он будет?

У Брэдбери есть рассказ. Жителям планеты заранее была объявлена точная дата конца света. Но люди упорно продолжали заниматься своими обыденными делами. Ровно в назначенное время жена, продолжая стирать белье, обращается к мужу: «Ну вот. Уже 12 часов, и ничего». И тут наступил конец света. Дело, разумеется, не в мрачных пророчествах, сами по себе они недорого стоят, а в необходимости невероятного напряжения нравственных сил и мобилизации всех имеющихся культурных ресурсов для скорейшего выхода из хаоса и абсурда.