Мне жаль тех, кто родится в России через десять лет. Хотя «жаль», возможно, и не совсем верное слово в том контексте, в котором оно здесь употреблено. Скорее, я сожалею о том, что следующее поколение не застанет в живых никого из переживших самую страшную войну в истории человечества. Переживших реально: прошедших через бои, через блокаду, через кровь, голодавших, умиравших, терявших родных и близких, ждавших и не дождавшихся. Когда уйдет последний солдат, воевавший на фронте, а это будет уже совсем скоро; когда потом, чуть позже, уйдет и последний «ребенок войны», помнящий ужас бомбежек, вместе с ними умрет и Память.

Нет, останутся книги и фильмы, останется курс истории России XX века. Останутся профессора. А вот Памяти не будет.

И все-таки «жаль» — верное слово в этом контексте. Мне жаль тех, кто родится в России через десять лет. У них будут свои ценности, кумиры и морально-нравственные ориентиры, как это бывает всегда, в любые времена. Но мне почему-то кажется, что им очень будет недоставать того, что посчастливилось иметь нам.

Мне посчастливилось быть знакомым с двумя удивительными людьми. С обыкновенным, казалось бы, отставным офицером Михаилом Мининым и с выдающимся композитором Андреем Эшпаем. И тот, и другой закончили войну в Берлине в мае 45-го. И тот, и другой должны были стать Героями Советского Союза и не стали. И тот, и другой несколькими своими словами открыли для меня другой взгляд на войну, на историю, на Память.

В эти дни 69 лет назад над рейхстагом развевалось Знамя Победы. Общеизвестный факт: его водрузили Михаил Егоров и Мелитон Кантария. Но первое победное знамя подняли над Берлином не они. И это тоже исторический факт. В первой четверке разведчиков, поднявшейся на купол рейхстага с красным полотнищем, были Михаил Минин, Алексей Бобров, Александр Лисименко и Гизий Загитов.

…Это было лет восемь назад. Михаил Минин, бывший сержант-разведчик, прошедший всю войну, а потом оставшийся в армии и дослужившийся до подполковника, встретил нас в своей небольшой псковской квартире. Он чувствовал себя неважно, на кухне у почетного гражданина Пскова пахло лекарствами, но, как настоящий солдат, он вытерпел получасовое интервью, а потом налил нам и себе по сто граммов за Победу.

Минин рассказывал, как вечером 30 апреля они вчетвером продирались по лестничным пролетам наверх, к куполу, забрасывая помещения гранатами и поливая автоматными очередями; как Загитов освещал путь припасенным фонариком, потому что было темно; как его, Минина, товарищи подсаживали на круп каменной лошади, чтобы он мог воткнуть в корону статуи «Германия» древко. Как они посмотрели на часы. Было 22.40. А когда я уже в самом конце разговора спросил, кем были для него Бобров, Загитов и Лисименко, не задумываясь, ответил: «Друзьями. Братьями».

Он умер через год, намного пережив всех своих братьев по тому последнему в войне подвигу. Те, кто пишет приказы, вершит судьбы людей и составляет исторические учебники, распорядились по-своему: Минин и его друзья не стали Героями Советского Союза. Героями были назначены Егоров и Кантария, солдаты, вероятно, не менее достойные наград, но все-таки не совершавшие отчаянного броска со знаменем на крышу рейхстага (какие, кроме Минина и его товарищей, совершили еще несколько штурмовых групп, независимых друг от друга).

В отличие от Минина, Андрей Эшпай попал на фронт «всего» за полгода до конца войны. Да простит меня Андрей Яковлевич за это хоть и закавыченное, но такое корявое «всего»: этим словечком можно передать некоторую относительность событий, но никогда — их абсолютность. Впрочем, и относительность в этом случае какая-то уж очень иллюзорная: каждый день, каждый час на войне — это встреча со смертью лицом к лицу. Смерть, как и жизнь, одна, и, в сущности, неважно, как долго она ходит за тобой по пятам: четыре года или один день.

Сколько их было, сошедших из эшелонных вагонов в свой первый бой и не вернувшихся из него? Приходится иногда слышать, что, мол, фронтовикам, которые оказались на войне ближе к ее концу, повезло: не те как будто были бои, не так уже вроде и кровь лилась…

Чушь и подлость. Зееловские высоты под Берлином пропитаны кровью на пару метров вглубь совершенно точно. Ровесник Эшпая, замечательный сценарист и кинорежиссер Петр Тодоровский, к сожалению, уже ушедший из жизни, попал на фронт тоже в конце 44-го и был дважды ранен. В этом смысле Эшпаю действительно повезло: он пришел с войны целым и невредимым.

Как и сержант Михаил Минин, 19-летний лейтенант-разведчик Андрей Эшпай мог бы стать Героем Советского Союза. Через огрызавшийся еще и простреливаемый снайперами Берлин он провел в штаб Чуйкова последнего начальника верховного командования сухопутных войск вермахта генерала Кребса. Когда уходил на то задание, его товарищи, бывалые разведчики, простились с ним навсегда, а он вернулся. Правда, звание Героя не получил: кто-то в штабе и на этот раз посчитал подвиг недостаточным.

Еще в детстве одной из моих любимых «военных» песен были эшпаевские «Москвичи»: «В полях за Вислой сонной лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной и Витька с Моховой…» Тогда, много лет назад, я и представить не мог, что буду когда-то знаком с автором. Историю про «Москвичей» Андрей Яковлевич рассказывал много раз, и не одному мне: «Принес стихи поэта-фронтовика Евгения Винокурова Марк Бернес. Я прочитал и обомлел — это же про мой разведвзвод: и Висла, и сырая польская земля, и друзья, оставшиеся в ней навсегда, и Бронная, на которой я жил!»

Но мне из рассказов народного артиста СССР Андрея Эшпая, как теперь оказалось, во сто крат дороже два других эпизода, заставивших меня по-иному смотреть на ту войну, на тех солдат и на историю в том виде, в котором нам ее преподносили (и преподносят) не только в учебниках.

Эшпай сказал мне: «Вот иногда показывают в кино, как лихие разведчики, перед тем как уйти на задание, выпивают из жестяных кружек. Это ложь. Никогда разведчик, если он настоящий разведчик, не стал бы пить. Ни для куражу, ни для чего другого. В разведку поддатыми не ходят».

А потом я спросил у Эшпая, расписался ли он на стене рейхстага. Его ответ потряс меня до глубины души. «А что это за геройство такое — на стенах писать? Ишь ты, герой какой! На стене расписался!.. Все герои в земле лежат!»

Мне жаль тех, кто родится через 10 лет. Потому что у них не будет Памяти. Ее и сейчас почти уже не осталось. Когда умирает Память о войне, начинается новая война. Самая страшная из войн — в головах и сердцах — главное последствие смерти Памяти.

Могли ли в 45-м Егоров и Кантария представить себе, что в августе 2008-го русские будут воевать с грузинами? Мог ли представить себе этнический украинец из Брянска Лисименко, что весной 2014-го среди тех, кто захочет изменить современную Украину, окажутся люди под националистическими лозунгами? Думал ли родившийся в Башкирии татарин Загитов, что сегодня крымские татары будут настроены против русских, потому что русские стреляют в украинцев, и наоборот?

Я не знаю, как относится ко всему, что происходит сегодня с нами, выдающийся русский композитор Андрей Эшпай, мариец по национальности. Но уверен: он не понимает того, что происходит, потому что никогда не сможет понять.

Через несколько дней, 15 мая, у него день рождения. Живите, Андрей Яковлевич. Чем дольше — тем лучше! Может быть, пока Вы живы, мы еще не до конца потеряем Память и впадем в беспамятство.