Сегодня мы не на параде 28 мая войдет в историю российского гей-движения независимо от того, выйдут ли в этот день представители сексуальных меньшинств на улицы или нет

Московский гей-парад так много раз отменяли при Юрии Лужкове, что сам факт его разрешения при новом мэре Сергее Собянине, как и последующая отмена этого разрешения, уже не могут считаться событиями. Не важно, будет завтра гей-парад или нет — важно, что сексуальные меньшинства и порожденная ими культура останутся. И с этим нам по-прежнему нужно считаться.

В конце 1970-х меня пригласил в гости один необычайно галантный молодой человек. У него в квартире были голубые обои, и весь интерьер был выдержан в одной гамме, по тогдашней моде. И вдруг он мне говорит: «Здесь все, и я сам — под цвет моих стен». Так я познакомилась с запретным (уголовная статья), таинственным и оттого притягательным явлением. Потом с этим знакомым я пошла на день рождения к одному известному и любимому мной актеру, и там было полсотни таких же, я одна — девушка. Такие — даже слова не было определенного.

Сегодня слов — миллион: говоришь ориентация, и все ясно. Лесби, геи, бисексуалы, трансгендеры… «Меньшинства» еще как-то делят семантическое поле с «инородцами», но вкупе с присловьем хуже пидораса все это означает, что геи оказались самой страшной угрозой для большинства носителей языка. Остальные составляющие аббревиатуры ЛГБТ двусмысленны, пограничны, недостаточны для вынесения внутреннего приговора, но пидор — клеймо хуже убийцы. «Замочил, и правильно сделал» — это на всяких форумах, где высказываются как раз представители большинства, не редкость. Но едва речь заходит об ориентации, тут сразу вспоминают о грехе.

Услышала однажды выражение боюсь зашквариться — это человек объяснял, почему не общается с геями. Оказалось, тюремный жаргон, а человек этот в тюрьме и не был никогда. Но зона, в которой пересидело полстраны (да и сейчас миллион сидит), расползлась по воле, внедрив в нее свой кодекс, и петух, опущенный — это уж совсем дно. Так вышло, что большинство стилистику зоны приняло. Она стала большим речевым стилем: с ним пришел Путин, им пользуются в Интернете. Речевой боеготовностью подчеркивают: мы тут хозяева дискурса, а не пидорасы.

Противопоставление не случайно: гей-культура — тоже большой стиль, но пришедший не из мира тюремщиков (сейчас их психологически олицетворяет власть), не с авторитетами, реальными пацанами, а с Запада. Нет, дело вовсе не в том, что на Западе геев больше, чем в России, — ученые говорят, что их процент почти один и тот же в разных культурах и в разные времена. Только в античности гомосексуальность считалась такой же нормой жизни, как гетеросексуальность, а в иудаизме это табу, перешедшее и в христианство, и в ислам. Да и то среди монахов, вне зависимости от эпохи и религии, гомосексуальность выше среднего, поскольку воздержание противно природе и не всякому дается. Политики до недавнего времени скрывали ориентацию, но теперь она легитимизирована: мэры Лондона, Берлина, Парижа заявили о себе как о геях открыто, когда западное общество оказалось готово эту информацию принять. Но еще лет двадцать назад общество готово не было, и хотя де-факто политик мог быть голубым, публично он позиционировал себя как примерный семьянин. А уголовно наказуемо мужеложество в странах, с которыми Россия себя точно не ассоциирует, — от Анголы до Папуа — Новой Гвинеи. И тем не менее если бы у нас провели референдум о возвращении советской уголовной статьи, думаю, большинство поддержало бы.

В России, где геев было не меньше, чем везде, тюрьма за это светила начиная с петровского указа 1706 года до самого 1917-го. В советское законодательство статья вернулась в 1934 году, но нарком Ежов, например, еще шесть лет продержался со своей ориентацией, что ему в конце концов и было среди прочего инкриминировано. В XIX веке Оскар Уайльд попал за мужеложество в тюрьму, теперь же в некоторых странах можно заключить однополый брак. Размылась христианская мораль, исчезло понятие нормы, пошатнулся институт семьи.

В России наиболее распространенное отношение к геям сегодня такое: пусть делают что хотят, но у себя дома. Цитирую интернет-форум: «Меня раздражает и бесит навязчивая реклама гомосексуальных отношений и те гомосексуальные сдвиги, которые происходят в обществе!» Под рекламой понимаются гей-парады. И хотя в Москве их многократно запрещали, ужас перед одной только возможностью такого парада оказался сопоставим с ужасом советского анекдота на китайско-финской границе все спокойно. Сейчас об этом уже не шутят, как о геях: психологически ситуация военная — мы и они.

Страх перед исчезновением России понять можно, но чем мешают ЛГБТ? Даже благожелательно настроенные натуралы недоумевают: о’кей, но зачем демонстрировать? Прочие демонстрации воспринимаются как должное: военные парады (хотя зачем танки в центре города), шествия с хоругвями (хотя веришь — и верь себе тихо), зеленые человечки в день святого Патрика, певцы Харе Кришна — да на здоровье, никого это не возмущает. А прайды — возмущают.

Говорят, что геи могут своими парадами соблазнить детей, те тоже станут геями, и так Россия окажется заселена не китайцами вовсе и не кавказцами, а геями. Рождаемость упадет до нуля, нация исчезнет, одно гей-поколение — и хана. Но вот движение child-free никакого ужаса при этом не вызывает. Дело все же в другом, в упомянутых сдвигах.

Долго угнетаемые, пораженные в правах меньшинства вырабатывают энергию сопротивления, сплачиваются, обороняются — даже тогда, когда их никто уже не преследует (историческая память долгая), а большинство по определению аморфно, у него нет вообще никакой ориентации. Оно как губка — впитывает среду. Оттого коммунисты-атеисты в одночасье смогли стать православными — среда поменялась, и ее впитали. Большинство не креативно в силу естественного консерватизма (оно и так в своей среде), не старательно, и чем оно однороднее, тем менее подвижно: масса социального тела мешает. А поджарое меньшинство, заряженное энергией сопротивления, старательно и подвижно вдвойне, как в старой еврейской заповеди: чтоб получить пятерку, нужно учиться на десять. Геи и евреи практически и исчерпывают собой эти меньшинства.

И вот теперь у российского большинства страх сдвига: а вдруг, если не воспрепятствовать «рекламе», среда станет гей-средой? Но дело в том, что она таковой уже стала, на Западе раньше, в России позже. Не в смысле сексуальной практики, а в смысле культуры. Все модельеры — голубые, и когда мы носим «бренды», мы облачаемся в гей-культуру. Когда носим не бренды — носим то же, но подражательное, made in China. И только когда мы ходим в телогрейке и кирзовых сапогах — мы сопротивляемся гей-культуре. Это она породила метросексуалов, стиль хай-тек, музыку техно, это к ней мы приблизились, когда требовали равноправия полов и стали носить одежду унисекс. И уже давно она породила балет, утонченных художников и вообще утонченность. Гей-культура отделилась от самих геев, которые, как мы знаем, бывают грубы, жестоки, ревнивы вплоть до убийства, словом, как все.

Культура зоны принимается легко, потому что она как бы ниже, а гей-культура — выше. Когда в 1990 году я в первый раз оказалась в Нью-Йорке, меня поразила сказанная кем-то фраза: «Здесь чтобы преуспеть в искусстве, надо быть либо геем, либо евреем». Человеку из СССР странно было слышать такое, и это не то чтобы правда — сколько угодно не геев и не евреев в американском искусстве. Но и не то чтобы совсем ложь: геи и евреи создают структуры, в которые многие стремятся попасть, но их не берут, а для создания своих структур большинству не хватает той самой энергии сопротивления. У нас же образовался когнитивный диссонанс: в речи, бытовой и телевизионной, преобладает зона, а глаз тянется к порождениям гей-культуры. Пожалуй, сейчас именно то время, когда и большинством, и всеми меньшинствами, и индивидуально вырабатывается ориентация в прямом смысле слова — на местности и в пространстве.