Во время неофициальной вечерней программы научных или деловых международных конференций участники, пребывая в отличном расположении духа после приятного ужина и хорошего вина, нередко затягивают песни своей страны.

Единственной «непоющей» группой обычно оказываются немцы — у них просто нет такой культурной традиции. Это лишь один из примеров того, насколько наследие нацистского прошлого обуславливает осторожное отношение ко всему национальному – даже спустя 67 лет после конца Третьего Рейха…

Коллективное чувство исторической ответственности проявляется не только на уровне бытового поведения. В постоянном повторении категорического императива «Никогда Больше Освенцим!» состоит, пожалуй, специфика немецкой исторической политики.

Сегодняшнее усердие интеллектуальных и политических элит ФРГ в осмыслении тоталитарного прошлого нередко приводится в пример как «идеальная модель» обращения с неприятными страницами собственной истории и ставится в пример другим странам с авторитарным опытом. Между тем, часто упускается из виду тот долгий и достаточно противоречивый процесс, через который должна была пройти послевоенная Германия на пути к такой «идеальной» форме памяти.

В начале было… забвение

После войны Германия находилась в шоке от военного поражения и унижения, которое пришлось в результате испытать «великой державе». Глубоко травмированное немецкое общество скорбело прежде всего по своим погибшим солдатам, жертвам воздушных бомбардировок Гамбурга и Дрездена и принудительных миграций из Судет, Восточной Пруссии или Верхней Силезии. Должны были пройти годы, прежде чем заговорили о чудовищном количестве жертв среди евреев, жителей СССР, Польши и остальных стран Европы, находившихся в немецкой оккупации.

Политическая и профессиональная амнистия шла параллельно с «коллективной амнезией» (как ее обозначил немецкий философ Германн Люббе), при которой как «жертвы» (не немцы), так и «палачи» нацистской системы были фигурами умолчания: уже к началу 1950-х гг. многие функционеры национал-социалистской системы получили амнистию, а приговоренные к заключению преступники были досрочно освобождены. Примером того, насколько небрежно проходил процесс осуждения преступников, может служить тот факт, что некоторые немецкие врачи, в прошлом работавшие в преступной программе эвтаназии, в 1950-x гг продолжили работу в клиниках.

Немецкое общество жило скорее «экономическим чудом» настоящего, чем осмыслением темных пятен прошлого: в духе времени было перекладывание ответственности за преступления на деспота Гитлера и сотоварищей; антипатия к коммунизму и Советскому Союзу, а временами даже дискуссия об «упущенных шансах»… Под покровом забвения находились и бывшие места нацистского террора — Дахау, Берген-Белзен, Нойенгамме и др. В отличие от Восточной Германии, мемориалы в ФРГ были установлены достаточно поздно – примерно к середине 1960-х., и то часто вопреки протестам местных жителей, не желающих видеть напоминания о собственных преступлениях.

Эйхманн в Иерусалиме, Брандт в Варшаве

Лишь в 6190-х годах общественная дискуссия начала затрагивать значение критического осмысления прошлого. Первыми к этому вопросу обратились представители левой интеллектуальной элиты — т.н. «Франкфуртской школы» Теодора В. Адорно и Юргена Хабермаса. Значительный резонанс в СМИ вызвали процессы по делу оберштурмбаннфюрера СС Адольфа Эйхманна в Иерусалиме (1961 г.) и Франкфуртский процесс (1963-65 гг): именно в них впервые были озвучены вопросы вины и ответственности немецкого общества, и именно они послужили отправной точкой для начала исследования истории Холокоста немецкими историками.

Левые идеи становились все более популярными среди молодежи, вступившей в «конфликт поколений» и порицавшей их «мещанский» стиль жизни родителей. Биографии отцов и дедов стали предметом дискуссий, все чаще начали звучать вопросы типа: «Отец, а что ты делал на Восточном фронте?»

Прошлое все больше становилось частью настоящего. Политической реакцией на заметный поворот общественного сознания стала работа по увековечиванию памяти о жертвах нацистского террора в Западной Германии. На местах бывших концлагерей были установлены мемориальные плиты, построены музеи, налажена практика встреч с бывшими узниками. Зародившаяся в поздних 1960-х «музейно-мемориальная политика» со свойственным ей морально-политическим и педагогическим посылом является сегодня особенностью немецкой модели памяти, уникальной в Европе. Политическим символом немецкого покаяния стал фотоснимок канцлера ФРГ Вилли Брандта, стоящего на коленях перед памятником жертвам Вершавского гетто. Именно Брандт ввел понятие «освобождения» по отношению к 1945 г. в общественный оборот: придя в 1969 году к власти, он назвал себя «канцлером не побежденной, а освобожденной Германии».

Холокост в бытовой памяти немецкого общества

Бесспорно, политические жесты и появление мемориалов сыграли определенную роль в изменении исторического сознания. Однако масштаб преступлений окончательно дошел до рядовых граждан лишь с показом американского телесериала «Холокост» в 1979 г., посвященного трагической судьбе еврейской семьи и безжалостности немецких палачей. Именно с этого момента чувство «коллективной вины» стало неотделимой частью исторических эмоций и национальной идентичности. «Вторая вина или бремя быть немцем», — так определил этот феномен один из ведущих немецких философов Ральф Жиордано, бывший узник нацистских тюрем.

Тем не менее, исследования социологов показывают, что вины за прошлое на личном уровне у современных немцев нет. В немецких семьях о военном опыте дедушек и бабушек не говорят, а если прошлое и упоминается, то всегда с оговоркой на пассивность, безвыходность ситуации, незначительность занимаемой в известной партии должности и т.д. Гораздо более значимое место в памяти занимают воспоминания о страхе перед приближением Советской Армии в 1945 г. и нужде послевоенных лет. Выражение «русские идут» до сих пор является негативной идеологемой, и сегодняшние немецкие СМИ умело используют этот исторический страх, информируя об активности российских инвесторов на немецком рынке…

Ветер перемен: падение стены, новые жертвы и новые палачи

С точки зрения многих левых интеллектуалов стена между Западной и Восточной Германией была «справедливым наказанием за историю». Ее падение и объединение ГДР и ФРГ вызвало у немецкого общества ранних 1990-х размышления о том, что Германия достаточно покаялась и искупила свою вину перед Европой. По результатам проведенного в конце 1990-х опроса, большинство немцев высказались за «жирную черту» под национал-социалистическим прошлым.

После воссоединения Германия создавала о себе представление как о государстве, пережившем две диктатуры, и рассматривала опыт пост-социалистической ГДР с позиций тоталитаристских теорий. Возможность симпатии к ГДР и ее истории отметалась и табуировалась. От новых земель требовалось шоковая терапия — смена элит, строительство мемориалов жертвам коммунизма, учреждение ведомств по исследованию преступлений СЕПГ и Штази (службы госбезопасности) и, прежде всего, безоговорочное признание факта, что ГДР была преступным, неправовым государством. При этом право «период забвения» ГДРовцам предоставлено не было.

Отношения между западными и восточными немцами на эмоциональном уровне затруднены до сих пор. Жителей Восточной Германии обижает поведение западных немцев, которое они часто определяют как пренебрежительное, самодовольное и подчас заносчивое.

Миф о «невинном Вермахте»

Пожалуй, самым живучим оказалось представление о непричастности солдат немецкой армии к преступлениям нацизма. Вермахт был в коллективном сознании «обычной армией», которая вела «обычную войну».

Немецкие солдаты долгое время представлялись в романтическом свете, типа рыцарей африканских пустынь из произведений Карла Мая. Поэтому выставка «Преступления Вермахта. Масштабы Войны на уничтожение», показанной во многих крупных городах Германии в середине 1990-х гг., произвела эффект взорвавшейся бомбы. Несмотря на то, что выставка вызвала много критики, миф о непорочном Вермахте был развенчан, а предметом общественной дискуссии стал преступный характер ведения войны на Восточном фронте. Именно эта выставка впервые показала войну против Советского Союза как войну на уничтожение.

Коллективная вина в мультинациональном обществе

Осмысление прошлого обуславливает легитимность современной Германии. Однако приток мигрантов из стран Ближнего Востока, Восточной Европы и Африки и их интеграция в немецкое общество бросает новый вызов исторической политике. Как передать это специфическое историческое сознание новым гражданам ФРГ, которые никак не связаны ни с преступлениями нацизма, ни с преступлениями ГДР-овской службы безопасности? Дети мигрантов в первые в жизни слышат о Холокосте в школе, разговор о жертвах Шоа не вызывает у них ни особых эмоций, ни должного пиетета — в отличие от немецких одноклассников.

Тем не менее, в сегодняшней Германии именно историческое наследие Третьего Рейха и ответственность за него как никакие другие факторы внутренней политики определяют дискуссию по вопросам интеграции мигрантов, вопросам межнациональной и межрелигиозной терпимости.
.