Даже если мы перестали ходить на выборы и смотреть телевизор, прямо как исконные русские диссиденты — старообрядцы, мы тем не менее продолжаем жить в огромной патерналистской стране, где большинство кормится от бюджета, надеется на подачки государства и добрую волю режима, как бы его ни презирали. А у них, других, у староверов, живущих с краю (кого не убивало, ударной волной выносило на окраины русской империи), правнуки уже ставят в избах телевизоры и антенны. Мы в очередной раз тешим себя лишь иллюзиями о просыпающемся гражданском обществе, а у старообрядцев оно, реально существовавшее, отмирает. Прежних общин и самоуправления уже нет. Тем ценней рассказы их заставших. Последних, столетних старцев и старух. Не то что бы это был некий камертон, хватало и там мракобесия, но не помешает ясное понимание, что мы, ушибленные государством, — не больные, мы всё можем и умеем, и у нас тоже всё может быть иначе устроено, по уму и сердцу.

В Уймонской долине теперь стоят морозы, и Раиса Павловна Кучуганова (см. «Последние русские» в «Новой» от 14 и 17 октября с.г.) уже не столько ходит из избы в избу, записывая каждое слово за стариками — их почти и не осталось, сколько сидит в своем домике и пишет новую книгу. В ней будет собрано всё, что она услышала от «стариковских» (так они себя называют сами), в ней сохранится правда уже ушедших и уходящих. Кучугановой это позволено. «Варвара Герасимовна Чернова за всю деревню молилась, — вспоминает Раиса Павловна. — Она мне говорила так: делаешь благое дело. Ты на правде стоишь. Трудно тебе, да стой, давай не вертись. Кто нам так скажет теперь?.. Уймон теперь, с уходом этих людей, по-разному живет. Но, прощаясь, они говорили: от нашей веры хоть маковое зернышко, хоть ниточка, да останется».

Да, насчет политики и сближения наших миров. И у «стариковских», конечно, присутствовал общественно-политический темперамент, только не напоказ. Они знали, как может быть.

Притча, записанная Кучугановой.

Человек убивал людей, и Бог его наказал. Надел ему цепи на руки и сказал: «Когда простятся твои грехи, тогда и руки освободятся от цепей». Идет он по лесу, а навстречу ему путник, спрашивает у него: «Пошто ты в цепях?» Он ему и отвечает: «Я убивал людей, и Бог меня наказал». Путник говорит: «Ты убиваешь людей, а я вот порчу умею наводить, умею мучить…» А рядом стояла береза белая, стройная, высокая. Поплевал он на нее, поговорил что-то, обошел вокруг березы три круга. Покрылась береза буграми, побежал сок, завяли листья… Постоял он, посмеялся и пошел в обратну сторону вокруг березы. Стала береза как раньше — стройная да красивая. Разошлись они в разны стороны. Шел-шел убийца да задумался: «Я убиваю людей — они не мучаются. А ведь он всю жизнь людей мучает…» Догнал колдуна и убил его. Закопал в землю — и спали с него железны цепи, простил его Господь Бог.

На том и хватит о политике, всё, теперь только о главном — о вере, стариках и детях.

К Тимофею Филипповичу из рода Бочкаревых, основавших Верх-Уймон, Раиса Павловна пришла, когда ему был 91 год. Знал родню до девятого колена. В 37-м расстреляли его отца, самого посадили. Раиса Павловна, конечно, робела перед ним. Увидела, как он читает старые книги: «Деда Тима, то ли без очков?». — «Глаза темнеть стали, — отвечает, — а я нашел ключ, стал умывать глаза и говорить: заря-заря ясна, возьми глаза красны, дай мне очи ясны. И, ты погляди, просветлели глазоньки».

Так лечились. Болят зубы — найдут рябину, грызут ее и приговаривают: рябина-рябина, вылечи мои зубы, не вылечишь — всю тебя изгрызу.
Тяжело на сердце, пойдут к речке, умываются и говорят: бережок ты батюшка, речушка ты матушка, как ты моешь-омываешь круты берега, желтые пески, пенья, коренья, желтые каменья, смой, сполощи с меня страхи, уроки, переполохи.

Пойдут в лес — и опять с хорошими словами, чтобы гадюка не попалась, будут ее навеличивать, уговаривать: змея Василиса, ты мне не сестрица, тебе пень да колода, а мне путь да дорога.

Эти особые отношения с миром — помогают ли? Так живут по 95 да 100 лет. Бывает и больше. «Мой дед 115 лет прожил и никому на руки ни сел, ни лег». Так говорили Раисе Павловне. И еще: «Ох, я, дочка, еще при Николашке родилась, да я такая счастливая. Лихолетье с Богом прожила».

В их мире — гармония. Раиса Павловна совсем недавно записала от них: «На белом сидят три матери: мать-пресвятая Богородица, мать — сыра земля, да мать, которая тебя родила». Кому придет в голову обидеть Богородицу? Кому — мать-сыру землю, чтобы вот плюнуть на нее, окурок бросить? Ее можно только любить и украшать. А вот уж обидеть мать… Но те же обиды к тебе вернутся. Недолго-коротко к тебе это придет. Залучаешь вперед себе.

[…] В Верх-Уймоне ни старики не могли остаться одни, вне хлопот общины, ни дети: сирота в дом — счастье в дом. Я думаю, говорит Раиса Павловна, когда-нибудь обязательно придем к тому же, что было. Обязательно! И наша правда будет, вы-то обязательно доживете.
Если есть куда, к кому успевать, бегите, успевайте. А если некуда, то идите, помогайте стареньким. Вот рядом живет старушка. Возьми, девонька, швабру и скажи: Ивановна, а я к тебе пришла, ты жива? А ну-ка давай твою тряпку, пол помою. Да напеки пирогов и скажи: Максимовна, я к тебе пришла, давай с тобой чай пить. Не просто пироги отдай, а чаю с ней выпей. Вот хоть бы успеть нам сказать ласковые слова.

Матрена Серапионовна рассказывала: я уже немолода была, замужем, шла как-то мимо тяти, сказала: здорово живешь, тятя. И прошла. А он мне: ты пошто така бессовестна, ты пошто хоть не спросила, как, тятя, живешь? С человеком, встреченным тебе на пути, не только поздороваться, но и поговорить надо было, пошутить. Иначе тебе сразу скажут: то ли у тебя язык отсох? Говорили: делай добро людям, добро совершишь, и себя увеселишь.

[…] О чадородии. Беременность связана со множеством запретов. Нельзя много лежать, нужно как можно больше двигаться, работать, особо полезно мыть полы. Нельзя перешагивать через палку, оглобли, веревку, коромысло; пинать, гладить собак, кошек, свиней; заранее готовить младенцу одежду: долго жить не будет. Нельзя злиться и ругаться: вырастет злым и несчастливым. Почти всегда безошибочно определяли пол ребенка. Если у последнего малыша на шее волосы без косички, родится мальчик. Бабушка принимала новорожденного, завязывала пуповину, правила головку, чтобы она была не клином, а кругленькая. Помоет она младенца, запеленает в отцовскую рубаху — ребенок будет спокойнее, и отец будет больше любить. Младенца качали в зыбке вверх-вниз — так, а не в стороны, правильней. Зыбку подвешивали к матице (потолочной балке) на длинном гибком шесте — очипе. Очип рубили, чтоб не падал ни в коем случае на землю. Если хотели много детей, выбирали очип со множеством сучков. Пустышек не было.

Дочь, похожая на отца и сын, похожий на мать, бывают счастливы. Если у ребенка зубы режутся рано, жди еще ребенка. Шесть недель нельзя пеленки на ветру сушить и посещать роженицу. А при посещении пришедший должен присесть, не то у ребенка будет бессонница. Нельзя оставлять пеленки на ночь во дворе.

(Пожалуй, одно из самых больших впечатлений от староверческого Алтая — уважение к детям. Причем то же самое я увидел и у коренных алтайцев: там тоже зашедшего в аил ребенка усаживали на почетное место, называли на «вы» и спешили накормить самым вкусным. У «стариковских» интересно говорят: «ты в отцы попал». Не «ты стал отцом», стать еще предстоит, а «попал» — теперь доказывай, что достоин. Ну и еще в том смысле попал, что значит «угодил» или, как говорит юность, «встрял». С юмором у них в порядке. — А.Т.)
* * *
«Стариковские» уходят из «последнего угла», как они называли Уймон, тут теперь ждут Китай.

Погремушки для детей делали в Уймоне так: высушат гусиные горлышки, наполнят камушками или горохом — готово. Надували бычий пузырь с горошинами внутри, раскрашивали его. Куклам нельзя было рисовать лицо, и у них не должно быть ни рук, ни ног. По поверью, если вдруг кукла с ногами и руками попадет под веник, ночью домовой кого-нибудь задавит. Сейчас у детей тут яркие китайские игрушки.

А «Газпром» готовится протянуть через Алтай газопровод в Китай. Потом появится и прямая дорога.

«Кисонька-мурлысонька,
Где была?
На столбике.
Где столбик?
Водой унесло.
Где вода?
Быки выпили.
Где быки?
На гору ушли.
Где гора?
Черви выточили.
А черви где?
Гуси выклевали.
Гуси где?
В тальники ушли.
А тальники где?
Девки выломали.
А девки где?
Замуж ушли.
А мужья-то где?
На войну ушли.
А война-то где?
Посередь холмов».
(В-Уймонский фольклор, записано Р.Кучугановой).