Тому, кто живёт в стеклянном доме, не следует швыряться камнями. Английская пословица

Недавно довелось в архигламурном журнале «Караван историй» прочитать большую беседу Константина Смирнова, младшего сына покойного Сергея Сергеевича, знаменитого писателя. Что творится с детьми таких людей! Сын Шостаковича, изображающий отца лжецом, трусом и мямлей, внук Гайдара, обокравший родину, сын Симонова, вот эти два сыночка — Андрей да Константин…
Один другого злобней на Советскую власть. А жили при родителях, как у Христа за пазухой.

На сей раз, например, слышим: «Моё детство было замечательным… В 1958 году, когда мне было шесть лет, отцу дали дачу в Переделкино, с которым связаны самые радостные и счастливые дни моей жизни… Помню приподнятое настроение, особый аромат молодости и весёлых надежд, который был словно разлит в воздухе в конце 50-х-начале 60-х годов». Да и попозже не скучней было: «Я поступил на филфак в МГУ. Свободная студенческая жизнь закрутила меня так, что скоро я забыл дорогу в МГУ. Мы с приятелями говорили дома, что идём на лекции, а сами играли в карты, крутили любовь и не вылезали из чешской пивной «Пльзень». Вот она — жизнь «золотой молодёжи»!

А в Переделкине, говорит, прожили 25 лет. «После смерти отца дачу отобрали». Естественно, ибо дача была общественная, и дали её за гроши хорошему писателю, которому некогда было шляться по пивным, во временное пользование, а «отобрали» не сразу после смерти отца, а лет через 7-8 после.

Да и потом знаменитые имена отцов открывали их отпрыскам все дороги. Ельцин, например, признавался, что назначил Гайдара главой правительства только из-за имени: «Я же вырос на книгах его деда!» И этот: «Нам с братом не пришлось пробивать себе дорогу — за нас это сделал отец». А теперь их родители, деды и бабушки в гробах ворочаются. Ведь какое неуважительное незнание у детей о своих отцах, сколько вранья о них!

А начинает КС издалека: «Вот так „оформилось» наше семейство: русский батюшка, а матушка с „гремучей смесью» в крови — наполовину еврейка, наполовину армянка». Неужели такого рода «смесь» во всём и виновата? Даже в том, например, что Константин уверяет, будто в 1937 году его отец начал сотрудничать в газете «Гудок», «где, если кто не знает(!), в то время(!) трудился букет будущих классиков — Юрий Олеша, Михаил Булгаков, Валентин Катаев, Ильф с Петровым». Если кто не знает, названные писатели были на 12-15 лет старше Сергея Смирнова и работали в «Гудке» примерно на столько же лет раньше. При Смирнове никто из них там не работал, они уже давно ходили в «классиках».

Не знает сынок и военных страниц биографии отца. А о времени после войны уверяет: «Когда в середине 50-х Твардовского назначили главным редактором «Нового мира», он позвал отца в заместители. На самом деле в середине 50-х, т.е. с 1954-го по 1958-й, главным редактором журнала был не Твардовский, а Симонов. Дальше на предельной ноте искренности ещё интересней: «Разве я мог тогда понять, почему закрыли редакцию „Нового мира», и что такое покаянные письма, которые пишут солидные уважаемые дяди!»

Во-первых, «Новый мир» никто никогда не закрывал, а вот сейчас, как и многие старые журналы, он едва дышит. В Советское время там, как и в других редакциях, иногда менялось начальство, что вполне естественно. Так, в «Литературной газете» в роли главного редактора я помню ещё до войны Симонова, Войтинскую, потом — Ермилова, опять Симонова, Рюрикова, Смирнова, Чаковского, Удальцова, Бурлацкого и вот — Юрий Поляков. Что удивительного? Меняются и командующие военными округами, армиями, фронтами, и директора заводов, и главные врачи больниц, и даже заведующие дискотеками, когда иные из них выходят в президенты…

Во-вторых, а кто в годы детства и юности Константина Смирнова писал покаянные письма? Я, например, помню только одно — Пастернака за «Доктора Живаго», изданного им за границей и ставшего знаменем борьбы против нашей родины, как позже — солженицынский «Архипелаг». Как же в этом не покаяться! А вот покаянных и благодарных речей действительно было немало. Евтушенко всю жизнь каялся, это его любимый лирический жанр. Ещё в 1963 году каялся перед Союзом писателей за свою лживую автобиографию, изданную во Франции: «Я совершил непоправимую ошибку… Я ощущаю тяжелую вину… Для меня это урок на всю жизнь» и т.д.

Он же каялся перед Хрущёвым за другие литературно-политические проказы и выражал при этом готовность «бороться каждодневно за окончательную победу ленинизма», он же — за ложь в стихотворении «Бабий Яр».

Эрнст Неизвестный каялся за художественные выкрутасы и взывал: «Дорогой Никита Сергеевич, я благодарен вам за отеческую критику (Несмотря на то, что была, говорят, с матерщиной. — В.Б.). Она помогла мне. Да, пора кончать с чисто формальными поисками».

Василий Аксёнов — в том же покаянно-благодарном духе: «Я благодарен партии и Никите Сергеевичу за то, что могу с ним разговаривать, советоваться… Наше единство в нашей марксистской идеологии» и т.д. Стенограмма всех этих излияний в 1991 году была опубликована в журнале «Известия ЦК КПСС» и есть в моей книге «Окаянные годы» (1997).

А позже каялся и Солженицын — за «Пир победителей», от которого в своё время даже отрёкся, но как только власть перевернулась, он побежал с этим «Пиром» в Малый театр, и Соломин поставил его. Странно, что Островский, сидящий у входа в театр, не встал с кресла и своей бронзовой десницей не выразил недовольства.

Но КС продолжает: «Разве мог я знать, что пережил мой отец, секретарь писательского парткома, когда вынужден был как председатель собрания московских писателей открывать травлю Пастернака… Участие в этой травле довлело над ним всю жизнь, поскольку он был очень порядочным человеком».

Тут опять много вопросов. Во-первых, Сергей Смирнов был не секретарём парткома МО СП, а первым секретарём его правления. Во-вторых, дело беспартийного Пастернака рассматривалось, естественно, не на партийном собрании, а на общем собрании писателей Москвы. В-третьих, если уж Смирнов так не хотел участвовать в нём, то мог бы как-то уклониться. Ну, мог бы… Например, подобно Вениамину Каверину, о чём тот сам и поведал: «Как бывало уже не раз, я „храбро» спрятался». Хотя, по его словам, ему дважды звонил К.В.Воронков, секретарь по оргвопросам, и настаивал, чтобы он пришёл. А ведь здесь не было и попытки спрятаться. Наконец, Смирнов мог бы взять пример с героев войны, о которых писал и рассказывал: их девизом было «Умираем, но не сдаёмся!» Тем паче, что ему-то вообще ничего не грозило. А главное, после того собрания Смирнов прожил почти двадцать лет. Было время хоть в какой-то форме, хоть в частном письме выразить своё сожаление и раскаяние. Но где это письмо? Где раскаяние?

Поэт К.Ваншенкин потом уверял: «Как по тревоге, съехались со всех сторон люди, из которых ни один(!) не читал „Доктора Живаго»…» Это — вранье не менее банальное, чем рифма «любовь-кровь» или «морозы-розы». Из самого текста выступлений, допустим, С.Смирнова, К.Зелинского, Г.Николаевой, В.Пер- цова и других видно, что Пастернака они читали, именно этот роман. Поэт может удостовериться в этом по стенограмме, которую никто не сжег, как второй том «Мертвых душ». Наверняка «Доктора Живаго» читали Николай Тихонов, возглавлявший тогда Союз писателей, секретарь Союза Георгий Марков, помянутый Константин Воронков, читали члены редколлегии «Нового мира», куда роман первоначально был представлен: Константин Федин, Борис Агапов и другие.

Но что же именно сказал он на том собрании. А вот: «Нельзя пройти спокойно мимо этого тяжелого факта предательства. Вы поймёте чувство оскорбления, чувство настоящего гнева, с которым мне пришлось закрыть эту книге. Я был оскорблён не только как советский человек, я был оскорблён и как русский человек. Я был оскорблён как интеллигент и просто как человек. Я, наконец, был оскорблён этим романом, как солдат Отечественной войны, как человек, которому приходилось плакать над могилами погибших товарищей… Я был оскорблён потому, что герои этого романа прямо и беззастенчиво проповедуют философию предательства. Чёрным по белому в романе проходит мысль, что предательство вполне естественно. Предатель возведён в сан героя, и предательство воспевается как доблесть».

Какие же из этих слов Смирнов взял обратно? Ни одного. Всё это заставляет думать, что 45-летний человек, прошедший войну, не «вынужден был» председательствовать на том собрании, а действовал вполне сознательно, добро- вольно и потом не жалел об этом.
Если бы КС хоть на этом остановился! Но нет, он прёт дальше: «Отец сделал цикл радиопередач „В поисках героев Бреста». Этот цикл принёс ему неслыханную популярность. Дело в том, что, как во время войны, так и сразу после, наши солдаты, попавшие в плен, считались предателями. Только сволочь могла так отнестись к людям, которые, проливая кровь за родину, оказались в плену… Отец постоянно вбивал в головы слушателей, зрителей и читателей, что наши военнопленные не предатели, а истинные герои».

Только сволочь могла это написать вслед за лжецами от Волкогонова (1989) и Радзинского (1997) до Туркова. Расскажу о последнем из них. Андрею Туркову в биографическом словаре русских писателей ХХ века (М., 2000. Академическое издание!) принадлежит большая статья о Твардовском, где читаем: «В поэме „Дом у дороги» впервые с состраданием сказано о пленных, которых Сталин объявил изменниками».

Где, когда объявил? В каком приказе, директиве или выступлении? Надо же быть полным идиотом, чтобы объявить три миллиона солдат своей армии изменниками. Но ведь самые тупые клеветники при всей их ненависти к Сталину давно согласились, что он был совсем не дурак, далеко не дурак, отнюдь не дурак. А вот высокообразованный и начитанный критик всё держит его за идиота.