9 января — годовщина Кровавого воскресенья, положившего начало Революции 1905 года. 107 лет назад войска расстреляли мирных петербуржцев, несших Николаю II петицию. Организатором многотысячной акции был священник Георгий Гапон, имя которого сейчас стало нарицательным.

Большая советская энциклопедия определяла «гапоновщину» как попытку «царских властей отвлечь от революционной борьбы рабочих России в начале 20 в. путём создания фальшивых рабочих организаций, разжигания монархических, шовинистических и религиозных предрассудков в рабочей среде». В обиходе так еще обзывают провокаторов, которые толкают народ на штыки (или, как сейчас принято говорить, «подставляют под дубинки»).

Я всегда считал такое отношение к Гапону несправедливым. Да, он действительно имел отношения с царскими властями, а его «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» курировалось полицией. Но тогда единственной альтернативой этому было полностью нелегальное существование в подполье, что делало работу с широкими массами народа практически невозможной. В нашей терминологии Гапона можно было бы назвать «системным оппозиционером». В то же время, прикрываясь хорошими отношениями с чиновниками, он реально развивал рабочее движение, давая агитировать в своем собрании и представителям революционных партий (по-нашему, «внесистемной оппозиции» и даже настоящих экстремистов). Его тактика была небезупречна, но она в известном смысле сработала: именно Гапон, а не эсеры и не социал-демократы, организовал самую мощную стачку и политическую демонстрацию в Петербурге. На некоторое время он стал иконой и лидером русского революционного движения, что, очевидно, не понравилось тем самым эсерам, его впоследствии убившим, и большевикам, оставившим в энциклопедиях и учебниках истории его оценку как провокатора.

Кстати, Гапон, судя по всему, искренне пытался предотвратить кровопролитие 9 января 1905 года. Он договорился с революционерами, что они не будут приносить на акцию оружие, поднимать красные флаги и выкрикивать провокационные лозунги. Гапон пытался убедить царских чиновников в своих мирных намерениях и том, что в интересах Николая было принять делегацию рабочих. Но его встречи не принесли плодов, и священник пошел на акцию во главе колонны, а не прятался за спинами соратников. И честно предупредил рабочих накануне, что, возможно, по ним будут стрелять. В этом смысле провокатором его назвать точно нельзя, во всяком случае, не в большей степени чем Ганди или Мартина Лютера Кинга, чьи мирные акции протеста тоже жестоко подавлялись.

Вот что можно было бы поставить Гапону в вину, так это его деятельность после Кровавого воскресенья. Сперва он, изменив своим первоначальным миролюбивым речам, призвал к вооруженному восстанию против царя и даже, якобы, пытался привести в Петербург пароход с оружием. Затем (уже после Манифеста 17 октября) он заключил тайный договор с Витте о возобновлении деятельности «Собрания» и осудил своих недавних союзников из революционных партий. Их он обвинил как раз в том, что обыватель часто приписывает самому Гапону: авантюризме, толкании народа к крови и братоубийственной войне. Вместо революционной деятельности Гапон призывал довольствоваться уступками Николая, действуя в легальном поле. Однако, что интересно, именно эти повороты в его биографии припоминают реже всего. Кстати, правительство Гапона, разумеется, обмануло и действовать легально ему так и не дали. В конечном итоге он оказался во врагах и у власти, и у революционеров, которые его убили весной 1906 года.

Хотя фигура Гапона, несомненно, противоречивая, наговорено на него слишком много лишнего. Большевики так и не смогли простить ему ни лидерства (пусть и кратковременного) среди рабочих, ни его критики их деятельности в последние месяцы жизни. Но пора уже признать, что при всех своих ошибках Гапон был одним из самых великих политических деятелей эпохи.